(1)Для меня ясно одно: главные участники истории — это Люди и Время. (2)Не забывать Время — это значит не забывать Людей, не забывать Людей — это значит не забывать Время.

(3)Количество дивизий, участвовавших в том или ином сражении, со скрупулёзной точностью подсчитывают историки. (4)Однако они не смогут подслушать разговор в окопе перед танковой атакой, увидеть страдание и слёзы в глазах восемнадцатилетней девушки-санинструктора, умирающей в полутьме полуразрушенного блиндажа, вокруг которого гудят прорвавшиеся немецкие танки, ощутить треск пулемётной очереди, убивающей жизнь.

(5)Нам было тогда по двадцать лет. (6)Мы мечтали вернуться в тот солнечный довоенный мир, где солнце казалось нам праздничным солнцем, встающим над землёй изо дня в день по своей непреложной закономерности; трава была травой, предназначенной для того, чтобы расти; фонари — для того, чтобы освещать сухой апрельский тротуар, вечернюю толпу гуляющих, в которой идёшь и ты, восемнадцатилетний, загорелый, сильный. (7)Все ливни весело проходили над твоей головой, и ты был озорно рад блеску молний и пушечным раскатам грома; все улыбки в том времени предназначались тебе, все смерти и слёзы были чужими... (8)Весь мир, прозрачно-лучезарный, лежал у твоих ног ранним голубым апрелем, обогревая добротой, радостью, ожиданием любви. (9)Там, позади, не было ожесточённой непримиримости, везде была разлита зеленовато-светлая акварель в воздухе; и не было жёстких чёрных красок. (10)3а долгие четыре года войны, чувствуя близ своего плеча огненное дыхание смерти, молча проходя мимо свежих бугорков с надписями химическим карандашом на дощечках, мы не утратили в себе прежний мир юности, но мы повзрослели на двадцать лет и, мнилось, прожили их так подробно, так насыщенно, что этих лет хватило бы на жизнь двум поколениям.

(11)Мы узнали, что мир и прочен, и зыбок. (12)Мы узнали, что солнце может не взойти утром, потому что его блеск, его тепло способна уничтожить бомбёжка, когда горизонт тонет в чёрно-багровой завесе дыма. (13)Порой мы ненавидели солнце — оно обещало лётную погоду и, значит, косяки пикирующих на траншеи «юнкерсов». (14)Мы узнали, что солнце может ласково согревать не только летом, но и в жесточайшие январские морозы, вместе с тем равнодушно и беспощадно обнажать своим светом во всех деталях недавнюю картину боя, развороченные прямыми попаданиями орудия, тела убитых, которых ты минуту назад называл по имени. (15)Мы узнавали мир вместе с человеческим мужеством и страданиями.

(16)Время уже тронуло память: потускнели детали, полузабыты лица погибших, не так остро ощутимы в воспоминаниях запахи развороченных снарядами окопов, ты не пригибаешься инстинктивно на улице при отдалённом звуке отбойного молотка, напоминающем бой крупнокалиберного пулемета. (17)При вспышках праздничных ракет над крышами домов не рвётся из горла невольный крик: «Ложись!» (18)Уже привычно не выискиваешь взглядом место на углу, возле аптеки или универмага (место для огневой позиции с широким сектором обстрела), а случайно услышанный в сумерках крик ребенка не вызывает в памяти чёрные контуры разбитых деревень, печную гарь дымящихся развалин, обугленные сады, плач в темноте.

(19)Долгожданный мир (мы шли к нему четыре года) прочно вошёл в сознание — мир с блеском утреннего солнца на мостовых, с шелестом переполненных по вечерам троллейбусов и уютной на рассвете вознёй голубей на карнизах.
(По Ю. Бондареву*)

*Юрий Васильевич Бондарев (род. в 1924 г.) — русский писатель, прозаик, автор романов, повестей и рассказов. Участник Великой Отечественной войны.

(1)Немцы были изгнаны из Умани, и на улицах города вплотную, впритык, стояли брошенные ими в бегстве автомашины, бронетранспортёры и танки. (2)В городе ещё пахло гарью, тем звериным, душным запахом, какой оставляют после себя бегущие массы людей, и вонью гниющих продуктов: в грузовиках стояли бочки с огурцами и капустой.

(3)На одной из улиц сквозь разбитое окно нижнего этажа я увидел груды сваленных на полу книг. (4)Вид книг всегда волнует меня, и я зашёл в помещение, в котором сразу по стеллажам определил библиотеку. (5)Никого в помещении, казалось, не было, только вглядевшись, я увидел скорбные фигуры двух немолодых женщин, разбиравших в соседней комнате книги. (б)Часть книг уже стояла на полках. (7)Я подошёл к женщинам, и мы познакомились: одна оказалась учительницей русского языка Зинаидой Ивановной Валянской, другая — библиотекаршей районной библиотеки Юлией Александровной Панасевич, а книги, лежавшие на полу, они перетаскали из подполья, где те пережили всю оккупацию. (8)Я взял в руки одну из книг — это был учебник экономической географии, но, перелистав несколько страниц, я с недоумением обратился к титулу книги: содержанию он никак не соответствовал.

(9)Работа нам предстоит немалая, — сказала одна из женщин, — дело в том, что по приказу гебитскомиссара Оппа мы должны были уничтожить все книги по прилагаемому списку, — и она достала из ящика целую пачку листков с тесными строками машинописи: это был список подлежавших уничтожению книг. — (10)Мы переклеивали со старых учебников и разных других книг заглавные страницы, и нам удалось спасти почти всё, что подлежало уничтожению, — добавила женщина с удовлетворением, — так что не удивляйтесь, если том сочинений Пушкина, например, называется руководством по вышиванию.

(11)Это было действительно так: две мужественные женщины спасли целую районную библиотеку, вклеивая в подлежавшие уничтожению книги другие названия или вкладывая их в другие переплёты. (12)А теперь они разбирались в своих богатствах, восстанавливали то, что по распоряжению назначенного директором библиотеки Крамма они должны были разорвать в клочки.

(13)В Умани, в помещении районной библиотеки, я убедился в бессмертии книги.
(По В.Г. Лидину*)

*Владимир Германович Лидин (1894-1979) — русский писатель. Во время Великой Отечественной войны был военным корреспондентом «Известий».

(1)О несправедливости говорят и пишут с древних времён — возможно, с тех пор, как человечество вообще научилось говорить и писать. (2)Что же такое несправедливость — всё ещё не ясно.

(3)Очень непросто прийти к согласию в этом вопросе, поскольку в данном случае спор ведётся с достаточной долей заинтересованности. (4)Каждый хочет, чтобы с ним обошлись «справедливо», и жалуется на «несправедливость», однако пытается так истолковать ситуацию, чтобы сразу же стала очевидной несправедливость по отношению к нему. (5)И каждый обладает достаточным самомнением, чтобы судить «справедливо» об отношении к другим людям, и совсем не замечает, что другие возмущаются его мнимой «справедливостью». (6)Так проблема искажается страстями и окутывается предрассудками. (7)Целые поколения застревают в этих предрассудках, и замечаешь порой, как само слово «справедливость» вызывает язвительную улыбку.

(8)От предыдущих поколений человечеству досталось по наследству убеждение, будто люди от рождения равны и вследствие этого с ними надо обходиться одинаково. (9)Однако сущность справедливости состоит как раз в неодинаковом обхождении с неодинаковыми людьми.

(10)Если бы люди были действительно равны, жизнь была бы предельно простой и справедливость было бы чрезвычайно легко найти. (11)Стоило бы только сказать: одинаковым людям — одинаковую долю или всем всего поровну. (12)Тогда справедливость можно было бы обосновывать арифметически и создавать механически; и все были бы довольны, потому что люди стали бы не чем иным, как одинаковыми атомами, своего рода всюду катящимися механическими шариками, которые были бы похожи внешне и имели бы внутренне одинаковый душевный склад. (13)Как наивно, как просто, как мелко!

(14)На самом же деле люди не равны ни телом, ни душою, ни духом. (15)Они родятся существами различного пола, с различным здоровьем и силой, с совершенно различными предрасположенностями, дарами, инстинктами и желаниями, они принадлежат к различному духовному уровню, и с ними (в силу справедливости!) надо обходиться различно. (16)В этом заключается основа и главная трудность справедливости: людей — бесконечное множество; все они различны; как сделать, чтобы каждый получил согласно справедливости? (17)Если люди неодинаковы, значит, и обходиться с ними надо каждый раз согласно их живому своеобразию. (18)Иначе возникает несправедливость.

(19)Таким образом, справедливость означает именно неравенство: беречь ребёнка, помогать слабому, снисходить к уставшему, ухаживать за больным; проявлять больше строгости к безвольному, больше доверия честному, больше осторожности к болтуну; герою оказывать почести.

(20)Справедливость поэтому — искусство неравенства, и она присуща лишь благородным душам. (21) У неё обострённое чувство реальности; проистекающая от доброго сердца и живой наблюдательности, она отвергает механический подход к людям. (22)Она хочет индивидуально подойти к каждому случаю, располагая человека к состраданию. (23)Она старается уловить в человеке его сущность и своеобразие и соответственно этому обходиться с ним.
(По И. Ильину*)

*Иван Александрович Ильин (1882-1954) — известный русский философ, литературный критик, публицист.

(1)Шатапов растопил печку, сам уселся на стул верхом и закурил. (2)Боль в костях усилилась, монотонная, нудная...

(3)Все неприятности начались тогда же, когда он заработал этот треклятый ревмокардит. (4)Удивительно глупо бывает иногда: маленький, рядовой случай становится водоразделом целой судьбы.

(5)Шаталов — в те времена старший лейтенант, штурман гидрографического судна — запустил отчётную документацию и неделю не вылезал из каюты, занимаясь журналами боевой подготовки, актами на списание шкиперского и штурманского имущества, конспектами занятий с личным составом. (6)От бесконечных «разделов», «подразделов», «параграфов» и «примечаний» уже рябило в глазах и почему-то чесалось за шиворотом. (7)Сроки сдачи документации надвигались неумолимо, командир корабля при встрече хмурил брови, а конца работе всё не было видно.

(8)И вдруг приказ выходить в море: где-то на островке испортился автоматический маяк, и надо было сменить горелку. (9)Осенняя Балтика штормила, но штурман ликовал. (10)Он был молод. (11)Он козлом прыгал от компаса к карте, от радиопеленгатора к эхолоту: ведь никто теперь не мог загнать его в каюту и заставить писать акты инвентарной комиссии — он вёл корабль через штормовое море!

(12)Островок был замкнут в кольцо прибоя, но штурман вызвался идти туда на вельботе. (13)Он уверил командира в том, что уже неоднократно высаживался здесь, что знает проходы в прибрежных камнях. (14)Он никогда даже близко здесь не был и не ведал никаких проходов. (15)3ато он хорошо понимал, что срок сдачи документации будет продлён, если удастся наладить маяк, не дожидаясь ослабления штормового ветра.
(16)Нет, это не была совсем уж отчаянная авантюра. (17)Шаталов был хорошим моряком и румпель вельбота чувствовал не только ладонью, но и всем своим существом. (18)Просто судьба изменила... (19)Он потерял ориентировку среди волн, бурунов, завес из брызг...

(20)Навсегда запомнились скользкий блеск на миг обнажившегося камня под самым бортом вельбота, удар, треск ломающихся вёсел, перекошенные рты на матросских лицах и рык ветра... (21)Только чудом никто не погиб. (22)Израненные, простывшие, они больше суток провели на островке, пока не затих шторм.

(23)Хотя Шаталов маячного огня и не зажёг, но от документации избавился: угодил на полгода в госпиталь. (24)3а неоправданное лихачество ему не присвоили очередное звание, а когда началось новое сокращение вооружённых сил, демобилизовали одним из первых.
(По В. Конецкому*)

*Виктор Викторович Конецкий (1929-2002) — капитан дальнего плавания, прозаик, сценарист. В своих произведениях отразил жизнь моряков-полярников.

(1)Он нёс меня на себе восемь километров. (2)Восемь тысяч метров по раскалённой земле. (3)Я до сих пор помню его горячую спину, пот, который, будто кислота, разъедал кожу на руках. (4)И белую даль, словно накрахмаленная больничная простыня... (5)Я всё это помню, помню в деталях, в подробностях, в красках. (6)Но всё равно ничего не могу понять. (7)И сегодня, спустя много лет, когда я вспоминаю тот случай, моя мудрость, потеряв равновесие, беспомощно вязнет в густой трясине ... : мне кажется непостижимой и странной вся наша жизнь, особенно если пытаешься её понять.

(8)Нам тогда было по тринадцать — мне и моему закадычному другу Серёжке Леонтьеву. (9)Мы пошли рыбачить за тридевять земель на старый, обмелевший пруд. (10)Мне вдруг приспичило освежиться, и я полез в воду, но не успел сделать и шагу, как вскрикнул от острой боли в ноге. (11)Ко мне бросился Серёжка, он выволок меня на берег. (12)Я с ужасом увидел, что из пятки торчит осколок бутылочного горлышка, а на траву каплет густая кровь. (13)Восемь километров Серёжка нёс меня на себе.

— (14)Серёнь, брось меня! — шептал я сухими губами.
— (15)Нет! — хрипел друг. (16)Это было как в кино: друг выносит с поля боя
раненого друга. (17)Свистят пули, рвутся снаряды, а ему хоть бы хны. (18)Он
готов пожертвовать своей жизнью, отдать своё сердце, свою душу, готов отдать всё
на свете... (19)У меня от слабости кружилась голова, и вдруг, сам не знаю зачем,
я сказал Серёжке:
— (20)Серёнь, если я умру, то передай от меня привет Гальке Коршуновой!
(21)Скажи ей, что я её любил.

(22)Серёжка, сдувая с лица капли пота, рвал свою футболку на лоскуты и от усталости, кажется, уже не соображал, что я говорю. (23)Он дотащил меня до больницы, потом, тяжело дыша, сидел на кушетке и смотрел, как врач обрабатывает мою рану.

(24)А на следующий день, когда я, хромая, вышел во двор, все уже знали, что перед смертью я просил передать привет Гальке Коршуновой. (25)И я сделался посмешищем всей школы. (26)Моё появление теперь у всех вызывало конвульсии глумливого хихиканья, и я, от природы жизнерадостный мальчишка, стал замкнутым и застенчивым до болезненности.

(27)3ачем он рассказал им про мой привет? (28)Может быть, он просто изложил все подробности того случая, не предполагая, что моя просьба всех так рассмешит? (29)А может быть, ему хотелось, чтобы его геройство выглядело более внушительным на фоне моего тщедушного актёрства? (30)Не знаю!

(31)Он нёс меня восемь километров по залитой солнечным зноем дороге. (32)Но я до сих пор не знаю, спас он меня или предал.

(3)Шрам на ноге почти полностью зарубцевался, а вот сердце моё до сих пор кровоточит. (34)И когда мне говорят: «Вам такой-то передал привет», я цепенею от ужаса и по моей спине пробегают мурашки.
(По М. Худякову*)

*Михаил Георгиевич Худяков (1894-1936) — историк, археолог, фольклорист, автор ряда этнографических и археологических очерков по истории тюркских и финно-угорских народов.

(1)Нет сомнения — человечество найдёт пути, ведущие к обновлению, углублению и окрылению своей культуры. (2)Но для этого оно должно научиться благодарности, чтобы строить на ней свою духовную жизнь.

(3)Современное человечество не ценит того, что ему даётся; не видит своего естественного и духовного богатства; не извлекает из своего внутреннего мира того, что в нём заложено. (4)Оно ценит не внутреннюю силу духа, а внешнюю власть — техническую и государственную. (5)Оно хочет не творить, создавать и совершенствовать, а владеть. (6)Распоряжаться и наслаждаться. (7)И поэтому ему всегда мало и всего мало: оно вечно считает свои «убытки» и ропщет. (8)Оно одержимо жадностью и завистью и о благодарности не знает ничего.

(9)И вот каждый из нас должен прежде всего научиться благодарности.

(10)Стоит нам только раскрыть наше духовное око и присмотреться к жизни — и мы увидим, что каждое мгновение как бы испытывает нас, созрели ли мы для благодарности и умеем ли мы благодарить. (11)И тот, кто выдерживает это испытание, оказывается человеком будущего: он призван творить новый мир и его культуру, он уже носит их в себе. (12)Он творческий человек; а тот, кто не выдерживает этого испытания, одержим духовной слепотою и завистью, он носит в себе разложение гибнущей культуры, он человек отживающего прошлого. (13)Вот критерий духовности, вот закон и мера, о которых мало кто думает, но по которым необходимо различать людей.

(14)Что такое благодарность? (15)Это ответ живого, любящего сердца на оказанное ему благодеяние. (16)Оно отвечает любовью на любовь, радостью на доброту, излучением на свет и тепло, верным служением на дарованную благодать. (17)Благодарность не нуждается в словесных изъявлениях, и иногда бывает лучше, чтобы человек переживал и проявлял её бессловесно. (18)Благодарность не есть и простое признание чужого благодеяния, ибо озлобленное сердце сопровождает такое признание чувством обиды, унижения или даже жаждою мести. (19)Нет, настоящая благодарность есть радость и любовь и в дальнейшем — потребность ответить добром на добро. (20)Эта радость вспыхивает сама, свободно и ведёт за собою любовь — свободную, искреннюю. (21)Дар есть зов, взывающий к доброму ответу. (22)Дар есть луч, требующий ответного излучения. (23)Он обращается сразу и к сердцу, и к воле. (24)Воля принимает решения; она желает ответить и начинает действовать; и это действие обновляет жизнь любовью и добротою.

(25)Так благодарность очищает душу от зависти и ненависти. (26)И будущее человечества принадлежит именно благодарным сердцам.
(По И. Ильину*)

*Иван Александрович Ильин (1882-1954) — известный русский философ, литературный
критик, публицист.

(1)0днажды зимой с телевизионных экранов Омска прозвучало обращение врачей к зрителям: пострадавшему человеку срочно требовалась донорская кровь.

(2)Люди сидели в тёплых уютных квартирах, никто не знал о делах друг друга, никто не собирался, да и не мог контролировать человеческие поступки. (3)Любой человек мог потом сказать: я не смотрел телевизор, я обращения не слышал. (4)Но контролёр всё же у большинства был. (5)Высший нравственный контролёр — совесть. (6)Но ведь и только! (7)Да, и только. (8)Но это «только», эта единственная избирательность и оказывалась главной в последующие минуты, когда человек начинал действовать. (9)На трамваях, на автобусах, на такси люди добирались до больницы. (Ю)Дежурные медсестры выходили их встречать. (11)3а 30 минут в больницу приехало 320 человек. (12)Пострадавший был спасён.

(13)Я захотел встретиться хотя бы с некоторыми из этих людей. (14)Я заходил в их дома, разговаривал, выясняя мотивы поступка, мучительно подыскивал слова и ощущал, как не хватает этих слов не только мне, но и самим донорам... (15)Я до сих пор чувствую неловкость тех бесед, выяснений. (16)Главное ведь было в ином. (17)Главное заключалось и заключается в том, что люди эти действовали исходя из своих привычных представлений о нравственном долге. (18)У них не было других мотивов. (19)Нравственный долг — их главный мотив. (20)Поступок этих людей — не яркая вспышка, а норма поведения, и выпытывать мотив действия, направленного на помощь человеку, попавшему в беду, было воистину нелепо.

(21)На самом деле исследовать нужно в первую очередь нравственную атмосферу, обстановку, позволяющую воспитывать в людях подобное понимание чувства долга, подобную отзывчивость. (22)Это действительно необходимо, ибо важно, чтобы проявление гуманных свойств человеческой души стало для каждого естественной потребностью. (23)Для каждого!

(24)С особой ясностью я помню лица моих давних собеседников в моменты, когда их поступок многими журналистами характеризовался как подвиг. (25)Нет, эти люди хорошо знали, что подвиг — одно, а выполнение нравственного долга — другое. (26)Журналисту тоже следовало это знать. (27)Как и то, что каждый из этих людей, вообще каждый человек, способный преступить личное благополучие ради помощи другому человеку, способен и на гораздо большее. (28)Именно такой человек не допустит столкновения, конфликта между личным интересом и интересом общественным.

(29)Одно берёт начало в другом. (ЗО)Болыпое — в малом, великое — в большом.
(По Г.Н. Бочарову*)

*Геннадий Николаевич Бочаров (род. в 1935 г.) — журналист, публицист, политический обозреватель.

(1)Количество «универсальных» символов с каждым годом растёт, ибо появляются новые научные дисциплины, совершенствуются и вводят свою специальную символику такие науки, как биология, психология, лингвистика. (2)Не означает ли это, что наше письмо возвращается вспять, к пиктографии, то есть рисуночному письму?

(3)В какой-то мере — да. (4)Но в то же самое время, создавая новые символы-идеограммы, человечество не отказывается и от достижений тысячелетий — от фонетического письма. (5)Таким образом, наша письменность становится смешанной, «буквенно-идеографической». (6)Например, тексты научных статей по математике или ядерной физике написаны именно таким буквенно-идеографическим письмом. (7)Преимущество его по сравнению с алфавитом очевидно. (8)Во-первых, идеограммы понятны независимо от языка (химические формулы, математические символы), во-вторых, они не только сокращают запись, но и помогают научному мышлению (прогресс математики обязан главным образом введению специальной символики, созданию «языка математики»). (9)А в-третьих, такая символика становится понятной не только любому человеку, но и компьютерам.

(10)«Информационный взрыв» — так называют невероятно большое количество информации, которое лавинообразно возрастает с каждым годом. (11)Со времени Гуттенберга до наших дней вышло более 35 миллионов книг, и цифра эта явно заниженная, так как огромное количество специальных изданий не поступает на книжный рынок.

(12)Не удивительно, что учёные не в состоянии прочесть всю выходящую литературу даже по их узкой специальности. (13)Вот почему в настоящее время единственное спасение от этого потока информации, который к тому же ежегодно возрастает, — создание информационно-логических машин, построенных на основе электронно-вычислительной техники.

(14)С помощью «машинной письменности» можно, минуя перевод с языка на язык, записывать в электронной памяти всю необходимую информацию. (15)Система универсальной символики, международные знаки науки с каждым годом совершенствуются, но раньше это происходило, так сказать, стихийно, без участия специалистов. (16)И только в последние годы XX века стало ясно, что не последнее слово принадлежит здесь лингвистам, которые занимаются не только примитивной идеографией первобытных племён, но и современной научной идеографией.

(17)«Машинная письменность», она же «универсальный код науки», она же и «всемирное письмо», будет создана. (18)Это будет идеография, понятная любому человеку и вычислительной машине. (19)Но из этого вовсе не следует, что исчезнет фонетическое, буквенное письмо. (20)Ведь живая разговорная речь сохранится и будет развиваться и совершенствоваться, по-прежнему будут творить на своём родном языке поэты и прозаики. (21)3начит, останется и алфавит — средство записи живого слова. (22)Правда, и здесь техника может внести существенные коррективы: авторы сейчас записывают свои произведения на диктофоны, любой роман может быть «наговорён», существует уже множество электронных библиотек, состоящих из «звуковых книг». (23)Однако звучащее слово может быть подано в различных интерпретациях (вспомните чтение стихов в исполнении самих авторов и мастеров художественного чтения). (24)Поэтому и алфавит, и книга, вероятно, будут жить века, только сфера их употребления значительно сузится. (25)Научная, специальная, техническая литература будет записываться «средствами машинной письменности», а художественная — средствами привычного традиционного письма. (26)В этом смысле буквы умрут только вместе с живым человеческим словом.
(По А. Кондратову*)

*Александр Михайлович Кондратов (1937-1993) — российский лингвист, биолог, журналист и поэт.